Солдатами не рождаются - Страница 96

– Думаете, преувеличиваю? Действительно, вес небывалый. С цифрами в руках.

– Я понимаю, – сказал Синцов. – Просто вспомнил, как до войны в докладах подсчитывали: «Общий вес нашего „Ворошиловского залпа“ в три раза тяжелее общего веса залпа всей артиллерии Франции, в два раза тяжелее, чем Германии…»

– А что, – сказал майор, – по расчетам так оно и выходило – тяжелей. Да сложилось не так, как мы, артиллеристы, думали поначалу. А сейчас все на воздух подымем!

– Полки пополнение получили, – сказал Ильин, – а нам по батальонам не роздали. Значит, рассчитывают, что вы дадите нам возможность первый день без потерь прожить.

– Без потерь войны не бывает, – сказал майор. – Хотя и приложим все наши старания.

Синцов вспомнил о перебежчике и сказал, что срочно отправил его в полк. Может, что-то даст, какие-нибудь новые цели для поражения.

– Навряд ли будут уточнения. На сей раз разведали все досконально, – сказал майор. Его переполняло такое чувство абсолютной готовности к предстоящему делу, когда уже не хочется, чтобы жизнь вносила еще какие-нибудь поправки.

– Спасибо за чай, пойдем, – встал Синцов.

– Жаль, своего соседа не застали, – сказал майор. – Он дожидался вас.

– А далеко он? – спросил Синцов у Ильина.

– Метров восемьсот.

– Раз так, сходим, – пересилив себя, поднялся Синцов; после кружки горячего чая его тянуло спать.

Пока прощались, на столе затрещал телефон. Майор взял трубку.

– Голубев слушает… Есть. Сейчас. – И протянул трубку Синцову. – По вашу душу.

– Комбат, – послышалось в трубке. – Левашов говорит. Я у тебя с гостями. Приходи быстрей, не задерживайся.

– Это Левашов звонит, – положив трубку, сказал Синцов Ильину. – Приказал мне прийти. Сидит у нас с какими-то гостями. Как поступим?

– Если разрешите, я к соседу сам схожу.

Идти Ильину было явно неохота, но все же предложил.

И Синцов согласился.

– А вас ординарец ваш проводит. Он тут уже все ходы и выходы знает.

Мальчик шел по ходу сообщения впереди Синцова. Такому бы не автомат на шее таскать, а учиться в шестом классе. Синцов вспомнил, как мальчик смотрел там, в землянке, на немца, и спросил:

– Крепко не любишь фрицев?

Мальчик повернулся на ходу.

– Зря этого фашиста не убили, товарищ старший лейтенант.

– Почему зря? Перебежчик, сведения даст.

– Что-то они раньше не перебегали!

– Не перебегали, а теперь перебегают. Это в нашу пользу.

– Я летом капитана Поливанова просил, когда мы двух эсэсовцев поймали, чтоб он меня послал их кончить. А он не послал, обругал.

– И правильно.

– А фашиста этого все равно зря повели, – сказал мальчик. – Теперь, конечно, не признается, а может, он до этого сто человек убил?

– Как тебя звать?

– Ваня.

– Значит, тезки, я тоже Иван, Иван Петрович.

– А у меня не настоящее, – сказал мальчик. – Меня так капитан Поливанов назвал.

– А какое настоящее?

– Иона Ионович, – сказал мальчик так, словно он был взрослый. – Только вы меня так не называйте. Называйте, как капитан Поливанов. Я уже привык.

– А я тебя вообще никак называть не буду. Отправлю в школу учиться.

– А я все равно на фронт уйду. За капитана Поливанова отомстить!

Синцов вздохнул, понял по голосу: в самом деле уйдет. «Если останется тут, со мной, скорей всего, рано или поздно ранят, а то и убьют. Но, с другой стороны, еще неизвестно, какая у него будет жизнь там, в тылу. А здесь уже прижился. Убить или ранить могут любого. Это общая судьба. Можно и просто где-нибудь по дороге на фронт с буферов под колеса…»

– Правда, отправите?

– Не знаю, – сказал Синцов. – Подумаю. А ты что, сирота или родных потерял?

– Сирота. Меня капитан Поливанов той зимой в Лозовой подобрал.

– Что значит «подобрал»! На дороге, что ли?

– На дороге. Я замерзший лежал, у меня на ноге три пальца отняли. Неужели отправите?

– Сказал, еще не знаю.

– Если сами не хотите, тогда лучше обратно в Триста тридцать первый отправьте. Локшин меня к себе возьмет.

– Кто такой Локшин?

– Замполит был капитана Поливанова, он живой. С ним капитан Поливанов вчера по телефону говорил.

– Подумаю, – сказал Синцов.

Он испытал приступ тоски. Страшно тридцатилетнему человеку на войне вдруг, как маленькому, вспомнить, что он тоже сирота.

Об отце память была не собственная – через мать: забрали из-под Вязьмы на германскую войну народного учителя, а обратно прислали только извещение, что погиб за царя и отечество. О матери помнил сам, но смутно, как, умирая в тифу, отстраняла горячей рукой, чтобы не подходил, не утыкался.

Вот и все воспоминания…

«А этот, конечно, помнит все, всякую мелочь. Всего год назад было. А что помнит, лучше не спрашивать…»

У входа в землянку мальчик прижался к стене окопа и пропустил Синцова вперед.

– Заходи, погрейся, – сказал Синцов.

– Я пойду вам оружие к бою подготовлю, товарищ старший лейтенант.

– Что за оружие? – спросил Синцов. – Свой автомат, что ли, отдашь?

– Нет, – сказал мальчик. – У меня капитана Поливанова автомат остался. Только у ложа кусок отщепило, но я подрежу, ничего будет.

«Да, вот и все, что осталось от капитана Поливанова, – подумал Синцов, – мальчик Ваня да автомат со щербиной на ложе».

– Ладно, иди, – сказал он мальчику и шагнул в землянку.

В землянке, когда он вошел, сидели четверо: Завалишин, батальонный комиссар в телогрейке, который только и мог быть замполитом полка Левашовым, и двое гостей: белокурый старший политрук со знакомым лицом и широкоплечий, коротенький, рыжий, очкастый человек в гимнастерке без петлиц.