Солдатами не рождаются - Страница 38

К оглавлению

– На Казанском вокзале эвакуатором.

– А ты на хозяйстве?

– Я тоже только пришел.

– Во второй смене?

– Нет. На железной дороге, уголь для школы выгружали.

– То-то, гляжу, у тебя руки…

Мальчик посмотрел на свои руки и ничего не ответил.

– Ты в каком?

– В седьмом.

– Много сейчас народу у вас в школе?

– Много. У нас три школы слили в одну. А нашу под госпиталь отдали.

– А чайник электрический у вас есть?

– Ваш.

– Вскипяти чаю на двоих. Твой чай, мои харчи.

– Только давайте на кухне, – сказал мальчик, – там теплее.

Серпилин открыл дверь в свою комнату и позвал мальчика.

– Достань из чемодана сверток. Сообрази, а потом меня позови.

Мальчик кивнул, достал сверток и вышел из комнаты.

Серпилин остался один, закурил и несколько раз прошелся по комнате. Потом открыл дверку полупустого шкафа и пальцем, словно по клавишам, провел по нескольким висевшим на плечиках платьям.

Вещи, вещи… Не так уж и много их. Но что с ними делать? Куда их девать? Хорошо, что он улетает утром и неизвестно, когда попадет теперь в эту комнату. А вещи… Что ж. Может, отдать их, с глаз долой, соседке? Пожалуй, обидится… Хотя почему обидится? Продаст на базаре да купит что-нибудь сыну. Вон у него валенки латаные. Пусть валенки ему купит. Так и скажу…

Он вспомнил, что уже не увидит соседку, сел за стол и сразу, чтобы потом не забыть, написал короткую записку.

– Можно чай пить, – сказал через дверь мальчик.

– На-ка, записку отдай завтра матери, а то я уже не увижу ее, завтра улетаю, – выйдя к нему, сказал Серпилин и пошел вместе с мальчиком на кухню.

Птицын, оказывается, постарался, а мальчик разложил все на столе, хотя из деликатности ничего не нарезал и не открыл. Три банки мясных консервов, круг копченой колбасы, большой кусок сыра, кирпич хлеба – целый паек! И бутылка водки «тархун» – черт его знает откуда взялся этот «тархун», до войны о нем и не слышал никто.

– Ну, водки мы с тобой, пожалуй, пить не будем, а, Григорий?

Мальчик впервые улыбнулся.

– Нож у тебя есть?

– Вот, – подал мальчик нож.

Серпилин отрезал несколько толстых кусков колбасы и сыра, потом подвинул мальчику банку консервов: «Давай открывай», – а сам стал разливать по стаканам чай.

– Вы на Донском?

Серпилин кивнул.

– А где? Южнее или севернее Сталинграда?

– Северо-западнее.

– Не про ваши войска сегодня в сводке?

– Где?

– Сейчас принесу.

Мальчик сбегал в комнату и принес газету.

Серпилин надел очки и стал смотреть вчерашнее сообщение Информбюро. В нем среди прочего один абзац был посвящен позавчерашнему ночному взятию Бугра. Не были названы ни пункт, ни часть, но подробности не оставляли сомнений: речь шла о Бугре.

Не обошлись без неточностей: написали, что во время взятия высоты подбито и захвачено семь немецких танков. Нельзя сказать, что это неправда, но и правдой тоже не назовешь. Немецкие танки позавчера никто не подбивал, потому что они были подбиты гораздо раньше и немцы уже давно приспособили их под неподвижные огневые точки. Верно только, что их семь и что место, где они стоят, теперь захвачено нами.

Серпилин усмехнулся и сказал мальчику, что тут действительно описан бой, в котором участвовала его дивизия.

– А у вас гвардейская дивизия?

– Пока нет, – сказал Серпилин.

– У отца была гвардейская. Маме гвардейский значок отца отдали.

У мальчика было напряженное, нервное лицо.

– Я, когда с матерью там был, просил, чтобы меня в дивизии оставили, но они сказали, что ни в коем случае нельзя. Это правда?

Он спросил так, что нельзя было соврать, да Серпилин и не считал нужным это сделать.

– Видишь ли, какое дело, – сказал он. – Если бы я вступил после твоего отца в командование его дивизией и если бы ты попросил взять тебя, я бы тебе не отказал, но поставил бы условие: вернись домой вместе с матерью, пробудь с ней полгода, пока она хоть немного успокоится, закончи седьмой класс, а потом пиши рапорт.

– А если они и тогда не возьмут?

– Тогда напиши мне, я тебя возьму. Принеси тетрадь, запишу мой адрес.

Мальчик быстро вышел и принес общую тетрадь, раскрытую на чистой странице.

Серпилин крупно написал в ней номер своей полевой почты и, вспомнив об, очевидно, предстоявшем ему назначении, сказал:

– Если переменю номер, сообщу.

Сказал – и почувствовал, что мальчик поверил ему. И правильно сделал, что поверил.

– А как сейчас дела у вас под Сталинградом?

– Дела неплохие, а в недолгом времени, думаю, станут хорошими.

– Но ведь вы их совсем там окружили?

– Совсем.

– И уже давно?

– Порядочно. Скоро полтора месяца.

– Так почему же?.. – По глазам мальчика было видно, как ему не терпелось поскорей уничтожить всю сидевшую в Сталинграде немецкую армию. – Ведь они там совсем уже на пятачке.

Серпилин усмехнулся, мысленно представив себе этот «пятачок», который и до сих пор еще был размером в четыре Москвы.

«Пятачок»!.. На каждый метр этого «пятачка» придется еще сбрасывать килограммы и килограммы железа и все равно потом доплачивать сверх железа кровью. Ничего себе «пятачок»! Этот говорит так по детскому недомыслию, ему простительно. Но есть и взрослые люди, до сих пор не понимающие, сколько солдатских могил приходится на каждый шаг войны».

– А тебе хочется, чтоб все раз-два – и готово? Самому хотелось бы, да редко бывает!

– А почему?

– Если приедешь ко мне, увидишь почему. Будильник есть?

– Есть.

– А когда встаешь?

– В полседьмого.

– Как проснешься, разбуди меня. Боюсь проспать. Давно уже толком не спал.