– А на наше место придет штаб артполка, – сказал Ильин.
– Ясно! – Синцов не отрывал глаз от карты и думал о другом – о том, что путь движения батальона к новому месту сосредоточения будет проходить через места, давно знакомые ему по этому же самому листу карты. Только тогда все было наоборот: отсюда наступали немцы, а наша дивизия сидела с той стороны в обороне.
– Чего смотрите, я все пометил!
– Погоди, – сказал Синцов. Да, вот где-то здесь предполагали штаб немецкой дивизии. А здесь был штаб немецкого полка, действовавшего против его батальона. А вот здесь находились немецкие артиллерийские позиции, и он много раз давал нашим артиллеристам заявки на огонь по ним.
– Пункт сосредоточения около этой отметки, – показал Ильин, – в районе развалин. Там сейчас третий батальон Цветкова, но он уйдет вправо.
– Район развалин, – сказал Синцов. – Тоже нашли ориентир. Тут всюду, кругом район развалин… Ладно, найдем.
Он порылся в полевой сумке и вытащил маленькую, старую, от руки рисованную схемку трех домов и примыкавших к ним улиц, где когда-то дрался его батальон, и положил схемку рядом с картой. Крестик на карте был совсем недалеко от этих мест.
Он сказал об этом Ильину и добавил:
– Черт его знает, оттого что раньше воевал с той стороны, в Шестьдесят второй, сегодня такое чувство, словно сам с собой встретился.
– Да, тебе, можно сказать, повезло и там и тут.
– Везет, когда все время в одной части воюют, вот когда везет, – сказал Синцов и, почувствовав, что нанес этим ответом незаслуженную обиду Ильину, а вместе с ним незримо и всем другим товарищам по батальону, добавил: – Я, конечно, теперь рад, что вместе с вами. Но что скрывать, сначала, когда из госпиталя на старое место не попал, психовал.
И все, что он сейчас сказал, было правдой, – и первое, и второе, и третье.
– Вообще-то конечно, – согласился Ильин, хотя и задетый, но хорошо понимавший, что разговор разговором, а все равно после семнадцати дней боев тот батальон, где они служат, для Синцова уже девять десятых белого света. Это для пего теперь – настоящее, а все остальное, сколько ни вспоминай о нем, – прошедшее.
– Левашов по появлялся? – спросил Синцов.
– Нет.
– Даже удивительно.
– Насколько по телефонным переговорам понял, – сказал Ильин, – он почти весь день у Зырянова был.
Зырянов, лейтенант из штрафных полковников, в первые сутки наступления назначенный к Синцову заместителем, уже десять дней командовал соседним батальоном, а три дня назад, сразу через звание, получил капитана.
– А отчего целый день у Зырянова? – спросил Синцов.
– А Зырянов с утра в мешок залез, был в тяжелом положении, пока Цветков вперед не вырвался.
– Цветков сегодня на коне, – сказал Синцов.
– Да, – спохватился Ильин, – самого интересного тебе не сказал! Чернышев, когда звонил, информировал, что новый зам по строевой в дивизии. И знаешь кто?
– Ну?
– Шуряк твой, Артемьев. Сидел, сидел у нас в дивизии и досиделся.
– Он только рад будет.
– А что ж ему делать? – сказал Ильин. – Кого со штабной на строевую бросают, все подряд говорят, что рады. И кто рад и кто не рад.
– Значит, теперь буду под начальством родственника служить… В мирное время не полагалось, – усмехнулся Синцов. – Как только узнавали, одного – туда, другого – сюда!
– Теперь война, теперь с этим не считаются. А в крайнем случае, – Ильин рассмеялся, – пусть его куда хотят переводят, а мы тебя из батальона не отдадим, даже на повышение.
И та полная искренность, с какой сказал это Ильин, не больно-то любивший швыряться словами, до глубины души обрадовала Синцова.
Ильин, получивший за время боев лейтенанта, теперь, что бы ни случилось, был железным кандидатом в комбаты и сам хорошо знал это. А все же сказал то, что сказал. Синцову вдруг показался таким давним-давним тот первый вечер, когда он пришел в батальон, и первое знакомство с людьми, из которых двоих – Лунина и Оськина – нет в живых, двое – Богословский и Караев – в госпиталях, а остальные – Ильин, Завалишин, Рыбочкин, Чугунов, Харченко – и сейчас на прежних местах и воюют вместе с ним и с другими, и старыми и вновь пришедшими, в сравнении с которыми он сам в батальоне уже старый комбат. Потери потерями, а батальон все равно не убить! Первые или не первые, а все же сегодня соединились с Шестьдесят второй, этого не отнять!
– Эх, Ильин! – Синцов встал из-за стола, поддаваясь порыву захватившего его чувства. – Эх, Ильин! – повторил он еще раз и положил руки на узкие, худые плечи Ильина.
– Что?
– Ничего, просто рад, что вместе служим и что до этого дня дожили.
Он отпустил плечи Ильина, надел ушанку и сказал:
– Я разведчиков возьму и сам первый пойду по маршруту движения. Места мне знакомые. А тебе потом проводников пришлю.
– А я уже всех командиров рот, кроме Чугунова, вызвал сюда. Предчувствовал, что придется ставить им задачу на перемещение. Скоро подойдут, – сказал Ильин. – Не задержитесь?
– Раз так, до их прихода задержусь. – Синцов сел, не снимая ушанки. – А ты потом уж тут до конца все доработай, подскреби, ничего из хозяйства не оставь, и чтоб отставших и заблудившихся не было. Возьми на себя такой труд.
– Все ясно, только подскребать, к сожалению, не так много осталось.
Ильин коротко вздохнул, и эти его слова и короткий вздох внесли в их разговор тот оттенок горечи, без которой не могло быть правдивой оценки дел, сложившихся в батальоне. Какой бы ни был сегодня выдающийся день и как бы ни приближал он их к окончательной победе здесь, в Сталинграде, но завтра батальону снова надо было воевать, и воевать оставалось все меньше чем, и сегодняшний день тоже сказал тут свое смертельное слово.