Солдатами не рождаются - Страница 138

138

– Я ищу тебя с утра, – сказал он, не отвечая на ее вопрос, – был и у вас дома, и на заводе. Думал застать тебя там. Уже пропуска добился. А потом вахтерша, ваша соседка, сказала, что ты собиралась на дневной сеанс на «Секретаря райкома». Пошел наугад – в «Хиву». Он в двух кино идет.

– Понравилось? – спросила Таня.

– Я на первый сеанс билет взял, по тебя не было – ушел. А на этот опоздал, на улице ждал, боялся пропустить тебя. Почему ты мне так и не позвонила?

– А мне сказали, что ничего от тебя не нужно, чтобы развестись. Что я могу и одна пойти.

– Мне нужно с тобою поговорить, есть у тебя время?

– Конечно.

Они дошли до сквера, сейчас в сумерках голого и неуютного, с полосами грязного недотаявшего снега, с черными стволами тополей, покрытыми ледяной коркой. Два узбека, старик и мальчик, оба в черных ватных халатах, пилили ручной пилой сваленный ветром тополь.

У скамейки, к которой они подошли, задняя доска была отодрана: кто-то ночью оторвал на растопку. А сиденье, намертво привернутое к чугунным ножкам, еще оставалось, только один край был обколот так, словно от него щепали лучину.

– А чего нам сидеть? – Таня поглядела на ободранную скамейку. – Лучше походим. Что случилось?

– Ничего особенного не случилось, – сказал он бескровным, опустошенным голосом. – Думал, что никому не мешаю жить, а оказывается, мешаю. Думал, что с утра до ночи детей лечу, мечусь с эпидемии на эпидемию, значит, все же что-то делаю. А оказывается, нет, просто от войны прячусь.

– Что-то я ничего не понимаю!

– А что тут понимать! Надо писать заявление и надевать шинель, тогда я, оказывается, буду человеком. А без этого я не человек.

– Тебя что, призывают?

– Никто меня не призывает. Призвали – пошел бы! Не об этом речь!

– А почему заявление? Ты что, сам решил ехать? Если тебе передо мной неудобно, так это глупости, – сказала Таня, хотя в душе знала, что это совсем не глупости.

– Слушай, ты должна для меня сделать одну вещь… – Он остановил ее за руку. – Я виноват перед тобой, но ты знаешь, что я не злой и не плохой человек и всегда стараюсь делать хорошее не только для одного себя, по и для других…

Она могла бы ответить на это, что делать хорошее для себя ему удается чаще, чем для других. И в конце концов почти всякий раз выходит, что не он для других, а другие для него. И теперь тоже, оказывается, она должна для него что-то сделать. А почему, собственно? Только потому, что он не злой и не плохой? Да, не злой, не плохой. «Все у него „не“ да „не“, а где же „да“?» – сердито подумала Таня.

Она слушала его, не перебивая, а он продолжал говорить о том, как его чуть не каждую ночь поднимают с постели, и какие тяжелые случаи дифтерии он вылечил за последние два-три месяца, и менингита тоже, и сколько приходится бегать из конца в конец города, пока ноги не отваливаются… и еще, и еще что-то все о том же – какой он хороший.

– Зачем ты мне все это говоришь? – наконец не выдержала Таня.

– Чтобы ты поняла меня до конца.

– А вдруг я не хочу понимать тебя до конца? Живи себе, пожалуйста, как живешь. При чем тут я?

– В самом деле, я все хожу вокруг да около, – сказал он и улыбнулся. – Как-то боюсь начать. Уже неделю думаю, а только сегодня решился. Дай подержу твой мешок, – вдруг вспомнил он о мешке у нее за плечом.

– Ничего, мне не тяжело. – Таня отступила на полшага. Он стоял слишком близко, она не любила, когда ей дышали в лицо.

– Ты ничего не говорила про меня парторгу завода?

– По-моему, нет.

– А ты вспомни. – В голосе его прозвучало недоверие.

– У меня хорошая память, – сказала она сердито. Ей не приходило в голову говорить о нем Малинину. Если бы сам Малинин спросил, сказала бы. Но Малинин не спросил.

– Значит, твоя мать ему на меня наговорила!

– Вот уж не думаю… – Она запнулась. Ей стало обидно за мать, за ее слишком хорошее отношение к нему.

– Тогда не знаю. Значит, он сам такой бешеный огурец. Есть же такие люди: никто их не просит, а лезут. Вызвал меня к себе, обозвал двоеженцем и чуть ли не требовал, чтоб я на тебе обратно женился. Успокоился только, когда я сказал, что ты сама этого не захочешь, что у тебя без меня были другие мужчины.

– А все-таки свинья ты.

– Почему свинья? Ты же сама призналась.

– Тебе, а не ему. Считала, что обязана сказать, чтобы ты… – Она не договорила и махнула рукой. – Кто тебя просил ему это говорить?

– А что, ты стесняешься?

– Я ничего не стесняюсь. Я не просила тебя об этом говорить. Вот и все.

– В конце концов, если ты считаешь, что я не имел права… Но не в этом дело.

– Да, конечно.

Она чувствовала по его лицу, что он сейчас о чем-то попросит, – ей было хорошо знакомо это выражение. Сейчас попросит. Но о чем?..

– Ты с этим Малининым в хороших отношениях?

Она пожала плечами.

– Три раза с ним говорила. А что?

– Он заявил мне, что если я сам через неделю не уйду добровольцем на фронт, то он добьется, чтоб меня разбронировали. А у него, оказывается, здесь, в Ташкенте, наверху такая рука… Я и не представлял, только вчера узнал.

– А почему он тебе так заявил?

– Представления не имею. Наверное, вбил себе в голову, что все врачи моего возраста должны быть на фронте. Ему дела нет, что я не просил ни о какой броне, что мне сами ее предложили и, значит, имели причины. А теперь я должен жить с топором над головой… С какой стати?..

– А чего ты так волнуешься? Может, он просто погорячился. И в конце концов, если даже тебя вдруг возьмут…

Он не дал ей договорить.

– По закону – пожалуйста!.. – крикнул он. И повторил яростно: – Пожалуйста!.. Но пропадать только из-за того, что кому-то попала вожжа под хвост!.. Ты должна поговорить с ним. Очень тебя прошу!

138